Хитцугая/Хинамори, ну оччень коссвенное и хотибельное, но не имеемое, отнюдь %)

[ihuli]

Но, тем не менее, ящитаю, что для этого нужно отдельный пост. ибо потом и кровью, ибо я долго вслушивалась в эту песню, и все никак-никак не могла найти там Тоширо/Момо, но, таки да, таки оно получилось, и посему, я несказанно горда собой
Сам себя не похвалишь - никто не похвалит (с)

Т6-83: Хитсугайя/Хинамори. На песню Scars on Broadway - They Say
411 слов

Когда он ещё был Широ-чаном, - любимцем своей бабушки, и лучшим другом Момо, стоя на перепутье двух дорог, одна из которых вела к белым стенам, за рыжеволосой, молодой девушкой и за подругой детства, а другая – к относительно спокойной, и так же относительно беззаботной жизни, он избрал первую. Дорога до белых стен, и за ними была полна препятствий, врагов, конкурентов, насмешников, неудач, но – с другой стороны, за каждым препятствием стояло что-то хорошее и светлое. Он выбрал первый путь, чтоб защитить Момо, чтоб выстоять перед недругом, напавшим на неё, чтоб, если понадобится, отдать за эту миниатюрную девушку жизнь – лишь бы она – жила, радовалась, дышала… Ради неё он был готов на все.
Готов был голову отдать на отсечение, лишь бы спасти – и не смог! Он ведь нашел её там, в здании убитого совета сорока шести, лежащую на полу, окровавленную, с спертым дыханием, но шепчущую лишь одно – не его – имя. И тогда он поклялся отомстить Айзену – за боль, причиненную Хинамори, и за то, что проклятый предатель крепко привязал девушку к себе - узами, которые были гораздо сильнее, чем ненависть, или неприязнь…
Думая об этом, он ненавидел его ещё больше.

Она прекрасно понимала, что ужас отступил, что все кончилось: что Айзен-тайчо больше никогда не появится на пороге казарм пятого отряда, что никогда не предаст – просто не сможет. Но, почему-то, каждую ночь просыпалась от собственных рыданий, впиваясь ногтями в нежную кожу ладошек. Она поднималась с футона, сразу открывала сёдзе, и вдыхала малейшее дуновение ветра, слышала малейший крик птицы, впивалась карими глазами в холодно светящую луну, делала все что угодно – лишь бы не возвращаться обратно в постель – к липким кошмарам, окутывающим её каждую ночь.
Спустя некоторое время, когда все более или менее уладилось, она стала замечать другую вещь – внимательно изучающие её изумрудные глаза. Её сердце сжималось от благодарности и нежности к другу детства, ей хотелось запустить руку в белые волосы, ляпнуть что-нибудь, и ласково добавить – «Широ-чан», чтоб мальчишка рассердился, прикрикнул, а потом успокоился, и грубо, но с неизменной нежностью произнёс – «Для тебя я капитан Хитцугая».
Но она не могла этого допустить. Ведь знала, что если ещё хотя бы раз увидит того, кто её предал – обожание и слепая преданность все равно засияет в её глазах, и это разобьет сердце самому маленькому капитану за последние тысячу лет…

Им обоим так хотелось вернуться назад – в то ясное время, когда до белых стен было ещё далеко, а события там, - в Сейрейтее казались не более, чем досадным недоразумением и поводом для шутливого разговора.
Время детства, мира… Они никогда его не забудут. Никогда.