я всего лишь ничто, облаченное в плащ, который не мною заношен до дыр.
44/120. Ямамото/Тсуна.391
Форточка открыта и холодный ноябрьский ветер проникает под батник, холодит кожу, заставляет ёжится и вжимать голову в плечи, пытаться собрать вокруг побольше тепла. Пальцы греет дешевая обложка книги – Тсуна держит её довольно долго, сосредоточенно хмурит брови, иногда закусывает губу, то и дело прикрывает рот - за последний час он зевал так часто, что, кажется, от каждого движения сводит челюсть. Читать совсем не хочется – шея затекла от длительного сидения в одной позе, хочется или размяться, дабы почувствовать себя лучше, или заползти на кровать и уткнувшись носом в подушку, тихо засопеть.
Взгляд то и дело соскальзывает с ровных столбиков иероглифов, фокусируется чаще на уголке страницы, чем на предложении, и поэтому парню, чтобы вникнуть в смысл, приходиться перечитывать одну фразу по несколько раз.
Где-то вдалеке гремит гром, изредка вспыхивает металлическим цветом небо. Скоро пойдет дождь, думает Тсуна, переворачивая страницу, и тогда спать захочется ещё больше.
Савада косится на черноволосую макушку Ямамото, который так уютно устроился на его плече. Он такой теплый, домашний и родной, что при каждом дуновении ветра из форточки, Тсуна неосознанно прижимается поближе и покрепче к другу, смущенно косясь и теребя край дешевой обложки. Ему немного тяжело, но это приятная тяжесть – мягкая и успокаивающая.
Таким должен быть правильный дождь, как-то отстраненно замечает Савада, откладывая книгу в сторону, и распрямляет коленки, тянет голову вверх, пытается потянуться. Такеши глубоко вдыхает, заставляя парня замереть – вдруг проснется? Но дыхание мечника тут же выравнивается, Тсуна облегченно вздыхает и аккуратно подхватывает Хранителя за плечи, легко поворачивая и укладывая головой к себе на колени – он, почему-то уверен, что так тому будет гораздо удобней.
Поводит плечом и растерянно смотрит на лицо спящего Ямамото. Кажется, и во сне он легко, почти незаметно улыбается, или это воображение Тсуны подхватило чужие уголки губ? Он так привык к улыбке мечника, может, она ему просто чудиться?
Признаться, Тсуне было страшно за него, и за всех Хранителей разом – ему чудилось, будто они никогда не смогут засыпать, видеть цветные сны. Он чувствовал себя виноватым (и, если честно, вовсе не немного) из-за мысли о том, что отбирает у ребят будущее…
Вонгола, отсутствие снов, будущее…
Тсуна чуть краснеет, когда запускает пальцы в темные волосы мечника.
Все будет хорошо, думает Савада, поворачивает голову, чтобы посмотреть в окно, и тут же расширяет глаза.
Он чувствует сомкнувшиеся на его запястье теплые пальцы, успокаивается, и почти – ну почти – не смущается, глядя в ореховые глаза, обхватывая обеими руками чужую ладонь.
Все правда будет хорошо.
Хибари, И-Пин, зима188
Морозно-белый иней сверкал на бамбуке бриллиантовыми крошками, россыпью переломленного цвета, тихо хрустел под ногами снег; сандаловый дым курильниц рассеивался между ровными палатками участников фестиваля, вместе с ароматом зимы и уюта.
Шуршало тяжелое кимоно, холодеющие маленькие ладошки сжимались в кулаки, прятались в рукава.
И-Пин смотрела на ломкие изгибы ключиц, бледную кожу, вдыхала дым сандала вперемешку с чем-то мужским, особенным, и корила себя за то, что никак не может прикоснуться. А от чужого тело идет тепло – такое особенное, правильное, нужное-нужное, что тут же из глубин души поднимается такое же – теплое – желание бросится в объятья, обвить руки вокруг шеи, замерзшим, слегка покрасневшим носом ткнуться в эти ключицы, и вдыхать, вдыхать этот чудесный запах. Впитывать тепло розовеющими от смущения щеками, кожей.
Теплые пальцы заправили ей за ухо прядь волос, приподняли подбородок, заставили посмотреть в пронзительно-синие глаза.
Теплые губы коснулись лба.
И-Пин шумно выдохнула.
Украшение на заколке звенело, растворялось серебристым, высоким звуком в терпком и тягучем сандаловом запахе. Казалось, что этот звук поднялся к облакам, а теперь спускался на землю вместе с легкими снежинками.
Глупое травоядное, думал Хибари, глядя вверх, прижимая к себе подрагивающую – наверное, от холода, - девушку.
Да, девушку.
Такая красивая.
Лео-кун, НХ!428
Когда он лежал на выжженной жарким итальянским солнцем траве и глядел сквозь пальцы на плывущие облака, он бы и подумать не мог.
А еще – когда подпирал спиной обжигающе холодную стену, сидя на сквозняке.
А еще – когда крал книги у слепого старика, сидящего на стульчике с тканевым сидением, седовласого, с морщинистым лбом и пальцами в ожогах. Книги были разложены на старом, протертом покрывале, пыль на них изредка поднималась, попадая старику в ноздри, от чего он часто чихал.
Но он был правильным мальчиком, и на следующий день, принес, втиснул в чуть ли не заледеневшие руки крем от ожогов и бинты. У старика, кажется, была внучка – зеленоглазая, со смольными черными волосами, в которых то и дело плясали солнечные зайчики и застывали красноватые осенние листья, она поможет, он был уверен в этом.
Ей было пятнадцать. Он бы её любил, а она, увидев в его единственной старой коробке книги своего деда – наверняка бы простила.
Её звали Анжелика, и она плакала, когда он ушел. Об этом он бы тоже никогда, никогда, не мог подумать.
Рокудо Мукуро, наверное, сломал его жизнь.
Хотя, Мадонна, какая может быть жизнь в итальянских трущобах, узких улочках, подвалах и «районе для бедных»; как можно жить, перелистывая старые, изжившие себя в нынешнем обществе, книги, вдыхая запах старости и разложения; как можно жить, когда отец умер, а мать – на грани смерти, с воспалением легких. Стонет, мечется по кровати, комкает в тонких, бледных пальцах черный и колючий плед, молит о смерти. И он ничего не может поделать.
Рокудо Мукуро, наверное, подарил ему жизнь.
Но сейчас, отбитыми голыми ступнями ступая на обожженный итальянским солнцем пол, Гвидо Греко думал, что, наверное, все бы повернул вспять – будь у него такая возможность; и, быть может, попроси он у Анжелики помощи тогда, его мать бы была здорова. Он ведь даже не знает – жива ли она, мать, или отдала душу Святой?
И сейчас, прислоняясь кровоточащими ранами, изодранной кожей к стене, он думает, что действительно бы отдал все, чтобы вернутся назад.
Время никого не ждет. Время никого не щадит.
Он связался с «плохими парнями» - наверное, так бы сказала его мать. Будь она, конечно, жива.
Рокудо Мукуро, возможно, был плохим парнем? Он, возможно, был его верным союзником?
Гвидо придерживал рану на руке. Жалел, что нельзя полностью окунуться в воспоминания, с головой, захлебываясь в разрушающем потоке мыслей и ощущений.
Хотя…
Те же обожженные итальянским солнцем улочки, та же расплавленная синева неба, все то же самое. Вернулся, - он бы закричал, если бы горло не раздирало адской болью, - Я вернулся!
Сейчас, он бы, пожалуй, крикнул бы это даже для пустых, оголевших трущоб. Может, и правда – «Конец игры – это только её начало»?
Bleach. Харрибел|Орихиме. "Ты будешь моим фрасьоном".
397
- Попробуй, Орихиме, - просьбой-приказом раздалось с трона. Она то ли брезгливо, то ли почтительно уставилась на пол - глядеть на ликующее лицо Айзена Соуске не хотелось от слова "совсем". Орихиме чувствовала, как по телу разливается терпкий яд, плещется в венах вместе с кровью, отзвуками боли прикладывается к органам. В душе тоже огромными волнами бушевала горячая ненависть, какой девушка ещё не разу не испытывала - что-то рвалось, просилось наружу, руша преграды и хрупкое равновесие в её внутреннем мире. Она ещё не была там - хотя, Гриммджоу говорил, что там и смотреть не на что - главное, мол, Пустого победить. Хотя - как она могла победить?!
Она положила руку на рукоять вакидзаши и с болью выдохнула - руку саднило резкой болью, яд по прежнему отзывался ожогами с внутренней стороны кожи. Заколка на волосах засветилась тусклым голубым светом. Левая рука девушки скользнула по щеке, и там, где она провела, вскоре появилась белая маска.
Чудовище, рвущееся наружу, наконец обрело желаемую власть.
Концы короткой юбки взметнулись от взбушевавшегося ветра, воздух захлестнуло сладкой реяцу. Айзен на троне довольно улыбался, почти вся Эспада неслышно выругалась, и отошла от девушки на несколько шагов.
Серые глаза вспыхнули красной радужкой.
- Пиздец а не девка, - восхищенно и одновременно зло произнес Нойтора. Гриммджоу фыркнул. Старк лениво потянулся.
На кончиках тонких пальцев девушки загорелся красный огонек, она присела, одним резким движением ткнула ладонью в холодный каменный пол. Инстинкт самосохранения посоветовал бежать, и Иноуэ отпрыгнула назад. На месте прикосновения образовалась яма глубиной в десяток метров. Кто-то зацокал языком.
Хриплое дыхание обожгло кожу шеи, Химе инстинктивно отклонилась, но вырваться из крепкого захвата не получилось.
- Не теряй контроль, - сказала Халлибел, кладя руку на маску девушки.
Иноуэ балансировала на хрупкой дорожке равновесия, стараясь не упасть в пропасть. Маска исчезла.
- Собрание законченно, - ласково улыбнулся Соуске, - Можете идти.
Её выволокли чуть ли не за шкирку из огромного зала. Опомнилась она лишь тогда, когда сильные загорелые руки прижали её к холодной стене.
- Что за показательное выступление? - прошипела Халлибел, дергая Химэ за подбородок, словно в приказе смотреть на неё. - Не разочаровывай меня, дев... Ой, только не надо плакать...
- Простите, Тиа-сан, - всхлипнула Иноуэ, глядя куда-то в сторону от плеча Трес, - Я... Просто сильно испугалась... И потеряла контроль... - она прокашлялась и шмыгнула носом.
Халлибел подняла бровь.
- Просто успокойся, да? - спокойно попросила она, неуверенно ложа руку на рыжие волосы, - Ты будешь моим фрасьоном.
Bleach. Хитсугайя l Хинамори. "Влюбиться в тебя - значит влюбиться в воспоминание".267
Кружится по зеленой поляне, глядя в небо, ослепительно голубое небо, щурится от яркого солнца, пересчитывать облака - не в этом ли счастье? В ногах - ласковая щекотка - или травушка ласково бьет по щиколоткам, или это она давно не стояла на ногах. Коленки немного сводит, но она все равно бежит - навстречу восточному ветру. Нежные прикосновения к щекам - это ромашковая пыльца уже в воздухе, медленно струится по нежной коже ароматными потоками.
Смеяться звонко, громко, и чтобы эхо разлеталось по поляне, заглядывая за деревья, обнимая бабочек и редких пчел.
Но молодой паренек, стоящий рядом, так и будет хмурится, сводя брови к переносице, так и будет отмахиваться, закрывать лицо ладонями. Она счастлива, счастлива до рези в глазах - словно от полуденного солнца отделился один лучик.
- Широ-чан, - шепчет девочка с белым венком на голове и непривычно длинными волосами, развевающимися на ветру. Она треплет его за ворот хлопковой рубашки, разрывает пространство доброй и не помнящей улыбкой, прижимается к груди, дышит в ямочку ключиц. А ему не тепло, и не холодно, просто тоска невыносимая сердце сжимает. Он лишь обнимает её одной рукой, другой - берется за её ладошку.
- Влюбится в тебя было ошибкой, - тоскливо произносит он, - Это все равно, что влюбится в воспоминание...
Но она не слышит - лишь поднимается на цыпочки, и прикасается губами к его носу. Он хмурится ещё больше, и она разглаживает указательным пальцем морщинку между бровями.
- Я люблю тебя, Широ-чан.
- Значит, ты тоже любишь воспоминание. Ты не одна.
Он прижимает хрупкое тело к себе - крепко-крепко, и всей душой просит Господа, чтобы воспоминание не развеялось прямо у него на руках.
Форточка открыта и холодный ноябрьский ветер проникает под батник, холодит кожу, заставляет ёжится и вжимать голову в плечи, пытаться собрать вокруг побольше тепла. Пальцы греет дешевая обложка книги – Тсуна держит её довольно долго, сосредоточенно хмурит брови, иногда закусывает губу, то и дело прикрывает рот - за последний час он зевал так часто, что, кажется, от каждого движения сводит челюсть. Читать совсем не хочется – шея затекла от длительного сидения в одной позе, хочется или размяться, дабы почувствовать себя лучше, или заползти на кровать и уткнувшись носом в подушку, тихо засопеть.
Взгляд то и дело соскальзывает с ровных столбиков иероглифов, фокусируется чаще на уголке страницы, чем на предложении, и поэтому парню, чтобы вникнуть в смысл, приходиться перечитывать одну фразу по несколько раз.
Где-то вдалеке гремит гром, изредка вспыхивает металлическим цветом небо. Скоро пойдет дождь, думает Тсуна, переворачивая страницу, и тогда спать захочется ещё больше.
Савада косится на черноволосую макушку Ямамото, который так уютно устроился на его плече. Он такой теплый, домашний и родной, что при каждом дуновении ветра из форточки, Тсуна неосознанно прижимается поближе и покрепче к другу, смущенно косясь и теребя край дешевой обложки. Ему немного тяжело, но это приятная тяжесть – мягкая и успокаивающая.
Таким должен быть правильный дождь, как-то отстраненно замечает Савада, откладывая книгу в сторону, и распрямляет коленки, тянет голову вверх, пытается потянуться. Такеши глубоко вдыхает, заставляя парня замереть – вдруг проснется? Но дыхание мечника тут же выравнивается, Тсуна облегченно вздыхает и аккуратно подхватывает Хранителя за плечи, легко поворачивая и укладывая головой к себе на колени – он, почему-то уверен, что так тому будет гораздо удобней.
Поводит плечом и растерянно смотрит на лицо спящего Ямамото. Кажется, и во сне он легко, почти незаметно улыбается, или это воображение Тсуны подхватило чужие уголки губ? Он так привык к улыбке мечника, может, она ему просто чудиться?
Признаться, Тсуне было страшно за него, и за всех Хранителей разом – ему чудилось, будто они никогда не смогут засыпать, видеть цветные сны. Он чувствовал себя виноватым (и, если честно, вовсе не немного) из-за мысли о том, что отбирает у ребят будущее…
Вонгола, отсутствие снов, будущее…
Тсуна чуть краснеет, когда запускает пальцы в темные волосы мечника.
Все будет хорошо, думает Савада, поворачивает голову, чтобы посмотреть в окно, и тут же расширяет глаза.
Он чувствует сомкнувшиеся на его запястье теплые пальцы, успокаивается, и почти – ну почти – не смущается, глядя в ореховые глаза, обхватывая обеими руками чужую ладонь.
Все правда будет хорошо.
Хибари, И-Пин, зима188
Морозно-белый иней сверкал на бамбуке бриллиантовыми крошками, россыпью переломленного цвета, тихо хрустел под ногами снег; сандаловый дым курильниц рассеивался между ровными палатками участников фестиваля, вместе с ароматом зимы и уюта.
Шуршало тяжелое кимоно, холодеющие маленькие ладошки сжимались в кулаки, прятались в рукава.
И-Пин смотрела на ломкие изгибы ключиц, бледную кожу, вдыхала дым сандала вперемешку с чем-то мужским, особенным, и корила себя за то, что никак не может прикоснуться. А от чужого тело идет тепло – такое особенное, правильное, нужное-нужное, что тут же из глубин души поднимается такое же – теплое – желание бросится в объятья, обвить руки вокруг шеи, замерзшим, слегка покрасневшим носом ткнуться в эти ключицы, и вдыхать, вдыхать этот чудесный запах. Впитывать тепло розовеющими от смущения щеками, кожей.
Теплые пальцы заправили ей за ухо прядь волос, приподняли подбородок, заставили посмотреть в пронзительно-синие глаза.
Теплые губы коснулись лба.
И-Пин шумно выдохнула.
Украшение на заколке звенело, растворялось серебристым, высоким звуком в терпком и тягучем сандаловом запахе. Казалось, что этот звук поднялся к облакам, а теперь спускался на землю вместе с легкими снежинками.
Глупое травоядное, думал Хибари, глядя вверх, прижимая к себе подрагивающую – наверное, от холода, - девушку.
Да, девушку.
Такая красивая.
Лео-кун, НХ!428
Когда он лежал на выжженной жарким итальянским солнцем траве и глядел сквозь пальцы на плывущие облака, он бы и подумать не мог.
А еще – когда подпирал спиной обжигающе холодную стену, сидя на сквозняке.
А еще – когда крал книги у слепого старика, сидящего на стульчике с тканевым сидением, седовласого, с морщинистым лбом и пальцами в ожогах. Книги были разложены на старом, протертом покрывале, пыль на них изредка поднималась, попадая старику в ноздри, от чего он часто чихал.
Но он был правильным мальчиком, и на следующий день, принес, втиснул в чуть ли не заледеневшие руки крем от ожогов и бинты. У старика, кажется, была внучка – зеленоглазая, со смольными черными волосами, в которых то и дело плясали солнечные зайчики и застывали красноватые осенние листья, она поможет, он был уверен в этом.
Ей было пятнадцать. Он бы её любил, а она, увидев в его единственной старой коробке книги своего деда – наверняка бы простила.
Её звали Анжелика, и она плакала, когда он ушел. Об этом он бы тоже никогда, никогда, не мог подумать.
Рокудо Мукуро, наверное, сломал его жизнь.
Хотя, Мадонна, какая может быть жизнь в итальянских трущобах, узких улочках, подвалах и «районе для бедных»; как можно жить, перелистывая старые, изжившие себя в нынешнем обществе, книги, вдыхая запах старости и разложения; как можно жить, когда отец умер, а мать – на грани смерти, с воспалением легких. Стонет, мечется по кровати, комкает в тонких, бледных пальцах черный и колючий плед, молит о смерти. И он ничего не может поделать.
Рокудо Мукуро, наверное, подарил ему жизнь.
Но сейчас, отбитыми голыми ступнями ступая на обожженный итальянским солнцем пол, Гвидо Греко думал, что, наверное, все бы повернул вспять – будь у него такая возможность; и, быть может, попроси он у Анжелики помощи тогда, его мать бы была здорова. Он ведь даже не знает – жива ли она, мать, или отдала душу Святой?
И сейчас, прислоняясь кровоточащими ранами, изодранной кожей к стене, он думает, что действительно бы отдал все, чтобы вернутся назад.
Время никого не ждет. Время никого не щадит.
Он связался с «плохими парнями» - наверное, так бы сказала его мать. Будь она, конечно, жива.
Рокудо Мукуро, возможно, был плохим парнем? Он, возможно, был его верным союзником?
Гвидо придерживал рану на руке. Жалел, что нельзя полностью окунуться в воспоминания, с головой, захлебываясь в разрушающем потоке мыслей и ощущений.
Хотя…
Те же обожженные итальянским солнцем улочки, та же расплавленная синева неба, все то же самое. Вернулся, - он бы закричал, если бы горло не раздирало адской болью, - Я вернулся!
Сейчас, он бы, пожалуй, крикнул бы это даже для пустых, оголевших трущоб. Может, и правда – «Конец игры – это только её начало»?
Bleach. Харрибел|Орихиме. "Ты будешь моим фрасьоном".
397
- Попробуй, Орихиме, - просьбой-приказом раздалось с трона. Она то ли брезгливо, то ли почтительно уставилась на пол - глядеть на ликующее лицо Айзена Соуске не хотелось от слова "совсем". Орихиме чувствовала, как по телу разливается терпкий яд, плещется в венах вместе с кровью, отзвуками боли прикладывается к органам. В душе тоже огромными волнами бушевала горячая ненависть, какой девушка ещё не разу не испытывала - что-то рвалось, просилось наружу, руша преграды и хрупкое равновесие в её внутреннем мире. Она ещё не была там - хотя, Гриммджоу говорил, что там и смотреть не на что - главное, мол, Пустого победить. Хотя - как она могла победить?!
Она положила руку на рукоять вакидзаши и с болью выдохнула - руку саднило резкой болью, яд по прежнему отзывался ожогами с внутренней стороны кожи. Заколка на волосах засветилась тусклым голубым светом. Левая рука девушки скользнула по щеке, и там, где она провела, вскоре появилась белая маска.
Чудовище, рвущееся наружу, наконец обрело желаемую власть.
Концы короткой юбки взметнулись от взбушевавшегося ветра, воздух захлестнуло сладкой реяцу. Айзен на троне довольно улыбался, почти вся Эспада неслышно выругалась, и отошла от девушки на несколько шагов.
Серые глаза вспыхнули красной радужкой.
- Пиздец а не девка, - восхищенно и одновременно зло произнес Нойтора. Гриммджоу фыркнул. Старк лениво потянулся.
На кончиках тонких пальцев девушки загорелся красный огонек, она присела, одним резким движением ткнула ладонью в холодный каменный пол. Инстинкт самосохранения посоветовал бежать, и Иноуэ отпрыгнула назад. На месте прикосновения образовалась яма глубиной в десяток метров. Кто-то зацокал языком.
Хриплое дыхание обожгло кожу шеи, Химе инстинктивно отклонилась, но вырваться из крепкого захвата не получилось.
- Не теряй контроль, - сказала Халлибел, кладя руку на маску девушки.
Иноуэ балансировала на хрупкой дорожке равновесия, стараясь не упасть в пропасть. Маска исчезла.
- Собрание законченно, - ласково улыбнулся Соуске, - Можете идти.
Её выволокли чуть ли не за шкирку из огромного зала. Опомнилась она лишь тогда, когда сильные загорелые руки прижали её к холодной стене.
- Что за показательное выступление? - прошипела Халлибел, дергая Химэ за подбородок, словно в приказе смотреть на неё. - Не разочаровывай меня, дев... Ой, только не надо плакать...
- Простите, Тиа-сан, - всхлипнула Иноуэ, глядя куда-то в сторону от плеча Трес, - Я... Просто сильно испугалась... И потеряла контроль... - она прокашлялась и шмыгнула носом.
Халлибел подняла бровь.
- Просто успокойся, да? - спокойно попросила она, неуверенно ложа руку на рыжие волосы, - Ты будешь моим фрасьоном.
Bleach. Хитсугайя l Хинамори. "Влюбиться в тебя - значит влюбиться в воспоминание".267
Кружится по зеленой поляне, глядя в небо, ослепительно голубое небо, щурится от яркого солнца, пересчитывать облака - не в этом ли счастье? В ногах - ласковая щекотка - или травушка ласково бьет по щиколоткам, или это она давно не стояла на ногах. Коленки немного сводит, но она все равно бежит - навстречу восточному ветру. Нежные прикосновения к щекам - это ромашковая пыльца уже в воздухе, медленно струится по нежной коже ароматными потоками.
Смеяться звонко, громко, и чтобы эхо разлеталось по поляне, заглядывая за деревья, обнимая бабочек и редких пчел.
Но молодой паренек, стоящий рядом, так и будет хмурится, сводя брови к переносице, так и будет отмахиваться, закрывать лицо ладонями. Она счастлива, счастлива до рези в глазах - словно от полуденного солнца отделился один лучик.
- Широ-чан, - шепчет девочка с белым венком на голове и непривычно длинными волосами, развевающимися на ветру. Она треплет его за ворот хлопковой рубашки, разрывает пространство доброй и не помнящей улыбкой, прижимается к груди, дышит в ямочку ключиц. А ему не тепло, и не холодно, просто тоска невыносимая сердце сжимает. Он лишь обнимает её одной рукой, другой - берется за её ладошку.
- Влюбится в тебя было ошибкой, - тоскливо произносит он, - Это все равно, что влюбится в воспоминание...
Но она не слышит - лишь поднимается на цыпочки, и прикасается губами к его носу. Он хмурится ещё больше, и она разглаживает указательным пальцем морщинку между бровями.
- Я люблю тебя, Широ-чан.
- Значит, ты тоже любишь воспоминание. Ты не одна.
Он прижимает хрупкое тело к себе - крепко-крепко, и всей душой просит Господа, чтобы воспоминание не развеялось прямо у него на руках.
-
-
19.09.2010 в 20:25-
-
19.09.2010 в 20:38спасибо за исправление)
-
-
19.09.2010 в 22:28